I always knew, what the right path was. Without exception, I knew it, but I never took it. You know why? It was too damn hard.
состояних мы лезем к другим людям. Когда нам радостно и когда нам грустно. Или когда нам хорошо и когда нам плохо. Но ни в одном из них ни нашу радость, ни наше горе нам не суждено разделить. А когда нам похуй, нам похуй.
I always knew, what the right path was. Without exception, I knew it, but I never took it. You know why? It was too damn hard.
почему иногда возникает это тупое щемящее чувство абсолютной неудовлетворенности своей жизнью? Почему иногда ты начинаешь проклинать весь мир, всех людей и себя в частности, почему ты зол на всех и тебе хочешь куда-нибудь всех послать, далеко-далеко, почему? И почему ты не понимаешь, ты не знаешь причины этого, почему чтобы ты ни не делал, это чувство приходит вновь и вновь, и, приходя, оно поглощает тебя всего и превращает в какого-то злобного монстра, злодея, готового сжечь весь мир. Я уже за конец света. Я уже абсолютно за конец света по одной причине: это все закончится. Слишком много... Слишком много того, что я не в силах переварить. Грязь льется по моим венам, струится в моих извилинах и течет из меня самого, и грязь эта несмываема, неуничтожаема. Я подвластен эмоциям, но черт с этим, эмоции-то чем-то же вызваны! Мне плохо. Вот и все.
I always knew, what the right path was. Without exception, I knew it, but I never took it. You know why? It was too damn hard.
была радость. Купил за десять лей "Трех мушкетеров", которых у меня однажды взяли и так и не вернули. Не понять вам эту радость вдыхания запаха старой книги, которую ты зачитал буквально до дыр... Хотя, может, и понять.
I always knew, what the right path was. Without exception, I knew it, but I never took it. You know why? It was too damn hard.
Алкоголь, возможно, одна из величайших вещей на Земле, и мы неплохо ладим. Он разрушителен для большинства людей, но не для меня. Все то, что я создаю, я делаю, пока пьян. Даже с женщинами. Понимаешь, я всегда был сдержан во время секса, а алкоголь сделал меня более свободным, сексуально свободным. Это облегчение, потому что я, в общем-то, довольно робок и замкнут, а алкоголь позволяет мне быть этаким героем, широко шагающим сквозь время и пространство, совершая все эти геройские поступки… Так что я люблю его… да!
Про вечность и норвежских детей. Мы были когда-то детьми из Норвежского леса. И ни перед кем не скрывали своих мастей, Ведь сердце Норвежских лесов не имеет веса, И учит такому искусству своих детей. Больные от века, от века под вечным приходом, Игриво и весело пробовали на зуб Монетки звенящих рассветов, чужую свободу, Тепло незнакомых глаз, голосов и губ. Нас надо бы расстрелять, как врагов народа, Удачливых, избалованных кайфом бродяг, Насмешливо сплюнув кислинку от электрода, Следить за упрямой мышцей. Но этот шаг, Увы, не достигнет эффекта. Мы будем спокойны И вряд ли нарушим молитвой предсмертный миг. Норвежские дети играли в такие войны, Что ныне идущие вряд ли пугают их. Бог верток и ловок по части хорошего стёба, Он любит детей и леса, но не там и не те: Норвежские дети влюбляются только до гроба, И, чаще всего, задыхаются в пустоте.
Норвежским глазам не дано изменить природы, Но, видит Господь, прижимаясь к тебе во сне, Я чувствую, как кислинку от электрода, Всю вечность. Всей кожей. На скомканной простыне.
Денису Давыдову Трещат в очаге поленья, за дверью скребется вьюга, И кто-то, украв гитару, терзает под смех лады. Поэт-забияка грезит, и греет о трубку руки, И мысли текут неспешно, и кольцами вьется дым.
Покуда не тронул иней волос смоляные пряди, Вы тешитесь звоном стали и острых веселых рифм. И пальцы привычно-цепко сомкнутся на рукояти, Такой же родной и верной, как старый гитарный гриф.
Листает былое память - страницы военных хроник, И славно, что это – ваше. И славно, что время – ждет. Но вы от войны устали, не правда ли, подполковник, И так же боитесь мира, как ладана – старый черт.
Вам страшно ржаветь ненужным, от скуки и пустословья, Храня в тишине тоскливой кресты боевых наград. Однажды повесить саблю – навечно! – у изголовья, Сменивши блестящий ментик на мягкий ночной халат.
Но это, конечно, позже. И нынче, конечно, лучше, Гусар озорное братство, убогий лесной приют. И вы, отогнав раздумья, глотнете войны и пунша, И звонкие ваши вирши с обветренных губ вспорхнут.
И будет еще немало дуэлей и котильонов, Клинков, лошадей и женщин, и песен – хмельней вина.
И тихо мурлычут струны, и мягко крадется дрёма, А в двери скребутся вьюга, сомнения и война.