I always knew, what the right path was. Without exception, I knew it, but I never took it. You know why? It was too damn hard.
- Вам скучно слушать мои фантазии? А я люблю говорить об этом. Если б вы знали, как необходим русской деревне хороший, умный, образованный учитель! У нас в России его необходимо поставить в какие-то особенные условия, и это нужно сделать скорее, если мы понимаем, что без широкого образования народа государство развалится, как дом, сложенный из плохо обожженного кирпича! Учитель должен быть артист, художник, горячо влюбленный в свое дело, а у нас - это чернорабочий, плохо образованный человек, который идет учить ребят в деревню с такой же охотой, с какой пошел бы в ссылку. Он голоден, забит, запуган возможностью потерять кусок хлеба. А нужно, чтобы он был первым человеком в деревне, чтобы он мог ответить мужику на все его вопросы, чтобы мужики признавали в нем силу, достойную внимания и уважения, чтобы никто не смел орать на него... унижать его личность, как это делают у нас все: урядник, богатый лавочник, поп, становой, попечитель школы, старшина и тот чиновник, который носит звание инспектора школ, но заботится не о лучшей постановке образования, а только о тщательном исполнении циркуляров округа. Нелепо же платить гроши человеку, который призван воспитывать народ, - вы понимаете? - воспитывать народ! Нельзя же допускать, чтоб этот человек ходил в лохмотьях, дрожал от холода в сырых, дырявых школах, угорал, простужался, наживал себе к тридцати годам лярингит, ревматизм, туберкулез... ведь это же стыдно нам! Наш учитель восемь, девять месяцев в году живет, как отшельник, ему не с кем сказать слова, он тупеет в одиночестве, без книг, без развлечений. А созовет он к себе товарищей - его обвинят в неблагонадежности, - глупое слово, которым хитрые люди пугают дураков!.. Отвратительно все это... какое-то издевательство над человеком, который делает большую, страшно важную работу. Знаете, - когда я вижу учителя, - мне делается неловко перед ним и за его робость, и за то, что он плохо одет, мне кажется, что в этом убожестве учителя и сам я чем-то виноват... серьезно! Он замолчал, задумался и, махнув рукой, тихо сказал: - Такая нелепая, неуклюжая страна - эта наша Россия.
...Когда он [учитель] ушел, Антон Павлович посмотрел вслед ему, усмехнулся и сказал: - Хороший парень. Недолго проучит... - Почему? - Затравят... прогонят... Подумав, он добавил негромко и мягко: - В России честный человек - что-то вроде трубочиста, которым няньки пугают маленьких детей...
***
Однажды пришла к нему какая-то полная дама, здоровая, красивая, красиво одетая, и начала говорить "под Чехова": - Скучно жить, Антон Павлович! Все так серо: люди, небо, море, даже цветы кажутся мне серыми. И нет желаний... душа в тоске... Точно какая-то болезнь... - Это - болезнь! - убежденно сказал Антон Павлович. - Это болезнь. По-латыни она называется morbus* pritvorialis. * - болезнь, лат.
(с) М. Горький.
Я познакомился с ним в Москве, в конце девяносто пятого года. Мне запомнилось несколько характерных фраз его. - Вы много пишете? - спросил он меня как-то. Я ответил, что мало. - Напрасно, - почти угрюмо сказал он своим низким, грудным голосом. - Нужно, знаете, работать... Не покладая рук... всю жизнь. И, помолчав, без видимой связи прибавил: - По-моему, написав рассказ, следует вычеркивать его начало и конец. Тут мы, беллетристы, больше всего врем... И короче, как можно короче надо писать.
***
- Очень трудно описывать море. Знаете, какое описание моря читал я недавно в одной ученической тетрадке? "Море было большое". И только. По-моему, чудесно.
***
Наедине со мной он часто смеялся своим заразительным смехом, любил шутить, выдумывать разные разности, нелепые прозвища; как только ему хоть немного становилось лучше, он был неистощим на все на это. Любил разговоры о литературе. Говоря о ней, часто восхищался Мопассаном, Толстым. Особенно часто он говорил именно о них да еще о "Тамани" Лермонтова. - Не могу понять, - говорил он, - как мог он, будучи мальчиком, сделать это! Вот бы написать такую вещь да еще водевиль хороший, тогда бы и умереть можно!
***
Одно из моих последних воспоминаний о нем относится к ранней весне 1903 года. Ялта, гостиница "Россия". Уж поздний вечер. Вдруг зовут к телефону. Подхожу и слышу: - Милсдарь, возьмите хорошего извозчика и заезжайте за мной. Поедемте кататься. - Кататься? Ночью? Что с вами, Антон Павлович? - Влюблен. - Это хорошо, но уже десятый час. И потом - вы можете простудиться... - Молодой человек, не рассуждайте-с!
***
Ночь была теплая, тихая, с ясным месяцем, с легкими белыми облаками. Экипаж катился по белому шоссе, мы молчали, глядя на блестящую равнину моря. Потом пошел лес с легкими узорами теней, за ним зачернели толпы кипарисов, возносившихся к звездам. Когда мы оставили экипаж и тихо пошли под ними, мимо голубовато-бледных в лунном свете развалин дворца, он внезапно сказал, приостанавливаясь: - Знаете, сколько лет еще будут читать меня? Семь. - Почему семь? - спросил я. - Ну, семь с половиной. - Вы грустны сегодня, Антон Павлович, - сказал я, глядя на его лицо, бледное от лунного света. Опустив глаза, он задумчиво копал концом палки мелкие камешки, но когда я сказал, что он грустен, он шутливо покосился на меня. - Это вы грустны, - ответил он. - И грустны оттого, что потратились на извозчика. А потом серьезно прибавил: - Читать же меня будут все-таки только семь лет, а жить мне осталось и того меньше: шесть. Не говорите только об этом одесским репортерам... Прожил он не шесть лет, а всего год с небольшим.
***
- Садиться писать нужно только тогда, когда чувствуешь себя холодным как лед, - сказал он однажды.
***
- Да, Антон Павлович, вот скоро и юбилей ваш будем праздновать! - Знаю-с я эти юбилеи! Бранят человека двадцать пять лет на все корки, а потом дарят ему гусиное перо из алюминия и целый день несут над ним, со слезами и поцелуями, восторженную ахинею! - Читали, Антон Павлович? - скажешь ему, увидав где-нибудь статью о нем. Он только лукаво покосится поверх пенсне: - Покорно вас благодарю! Напишут о ком-нибудь тысячу строк, а внизу прибавят: "А вот еще есть писатель Чехов: нытик..." А какой я нытик? Какой я "хмурый человек", какая я "холодная кровь", как называют меня критики? Какой я "пессимист"? Ведь из моих вещей самый любимый мой рассказ - "Студент". И слово-то противное: "пессимист"... И порою прибавит: - Когда вас, милостивый государь, где-нибудь бранят, вы почаще вспоминайте нас, грешных: нас, как в бурсе, критики драли за малейшую провинность. Мне один критик пророчил, что я умру под забором: я представлялся ему молодым человеком, выгнанным из гимназии за пьянство.
(с) И. А. Бунин.
- Отчего вы не напишете пьесу? - спрашивал он иногда. - Да напишите же, в самом деле. Каждый писатель должен написать по крайней мере четыре пьесы.
***
Удивлялся он также тем писателям, которые по целым годам не видят ничего, кроме соседнего брандмауэра из окон своих петербургских кабинетов. И часто он говорил с оттенком нетерпения: - Не понимаю, отчего вы - молодой, здоровый и свободный - не поедете, например, в Австралию (Австралия была почему-то его излюбленной частью света) или в Сибирь? Как только мне станет получше, я непременно опять поеду в Сибирь. Я там был, когда ездил на Сахалин. Вы и представить себе не можете, батенька, какая это чудесная страна. Совсем особое государство. Знаете, я убежден, что Сибирь когда-нибудь совершенно отделится от России, вот так же, как Америка отделилась от метрополии. Поезжайте же, поезжайте туда непременно...
***
- Знаете, Москва - самый характерный город. В ней все неожиданно. Выходим мы как-то утром с публицистом С[абли]ным из "Большого Московского". Это было после длинного и веселого ужина. Вдруг С-н тащит меня к Иверской, здесь же, напротив. Вынимает пригоршню меди и начинает оделять нищих - их там десятки. Сунет копеечку и бормочет: "О здравии раба божия Михаила". Это его Михаилом зовут. И опять: "Раба божия Михаила, раба божия Михаила..." А сам в бога не верит... Чудак...
***
- Только спаси вас бог читать кому-нибудь свои произведения, пока они не напечатаны. Даже в корректуре не читайте.
***
Странно - до чего не понимали Чехова! Он - этот "неисправимый пессимист", - как его определяли, - никогда не уставал надеяться на светлое будущее, никогда не переставал верить в незримую, но упорную и плодотворную работу лучших сил нашей родины. Кто из знавших его близко не помнит этой обычной, излюбленной его фразы, которую он так часто, иногда даже совсем не в лад разговору, произносил вдруг своим уверенным тоном:
- Послушайте, а знаете что? Ведь в России через десять лет будет конституция.
***
- Ужасно люблю читать, что обо мне одесские репортеры пишут. - Почему так? - Смешно очень. Все врут. Ко мне прошлой весной явился один из них в гостиницу. Просит интервью. А у меня как раз времени не было. Я и говорю: "Извините, я теперь занят. Да, впрочем, пишите, что вздумаете. Мне все равно". Ну, уж он и написал! Меня даже в жар бросило. А однажды он с самым серьезным лицом сказал: - Что вы думаете: меня ведь в Ялте каждый извозчик знает. Так и говорят: "А-а! Чехов? Это который читатель? Знаю". Почему-то называют меня читателем. Может быть, они думают, что я по покойникам читаю? Вот вы бы, батенька, спросили когда-нибудь извозчика, чем я занимаюсь...
I always knew, what the right path was. Without exception, I knew it, but I never took it. You know why? It was too damn hard.
Что-то надо написать. Про новый год, про Синатру, про лампочки на окнах... Про истерию дома, нервотрепки, уборку, массовыя закупания продуктов, про какую-то радость... мгм. *написал*
На правах рекламы. Вам нравится Фантастика и Фэнтези? Вы не знаете, что еще можно было бы почитать? Или Вы уже прочитали замечательную книгу и хотели бы рассказать о ней другим? Тогда наше сообщество именно то, что Вы ищете! Сообщество посвящено фантастической и фэнтезийной литературе. Здесь Вы всегда найдете единомышленников, сможете высказать свою точку зрения, а главное - перед Вами откроется огромный выбор книг, которые можно и нужно прочитать! Милости просим к нашему очагу...